Оправдание - Страница 49

— Глаза, — бросил старший с тем великолепным презрением, без которого не обходится ни одна пытка, и Рогову завязали глаза.

Дальше его чрезвычайно грубо и сильно толкали куда-то, продолжая держать за руки сзади. Он не задавал вопросов, понимая, что лучший для него вариант сейчас вообще никак себя не обозначать. Прошло не меньше получаса, когда вместо хвойной подстилки и скользкой листвы он ощутил под сапогами утоптанную, твердую почву. Ему вспомнился рассказ Кретова про плац посреди тайги. Но и по этому плацу его водили минут десять, прежде чем вся процессия остановилась. Рогов услышал скрип двери: видимо, старший вошел куда-то доложить о нем. Еще минуты три все ждали. Наконец Рогову пригнули голову и втолкнули в жарко натопленное помещение. Здесь пахло нагретым деревом, как в сауне.

— Вот, — сказал старший, стоявший, судя по голосу, где-то поодаль. — Деда он ищет.

— Отпустить, — произнес вяловатый старческий голос. — Да глаза развяжите ему, теперь-то что…

Стоявший сзади развязал тугую повязку, и Рогов, жмурясь, встряхнул головой. В помещении, куда его привели, было полутемно, а в окне, против которого он стоял, застыла уже сплошная чернота: видать, проходили они долго. На самодельном, грубом столе горела керосиновая лампа, к которой сидевший у стола старик потянулся, чтобы сделать язычок огня подлиннее. Он внимательно рассматривал Рогова, а у того перед глазами плыли звезды: повязка была туговата, и теперь он мало что различал.

Все же видно было, что у стола, сбоку, сидит в таком же самодельном, грубом, но удобном кресле очень бледный старик, с бритым скопческим лицом и глазами, которые казались угольными, — да и где было разглядеть сослепу, при одной керосиновой лампе. За верность догадки Рогов не поручился бы, но старик, казалось, пребывал в некотором недоумении. Во всем облике его была важность и привычка к власти, но как эту власть употребить применительно к Рогову, он явно не понимал. Молчание затягивалось, старик слегка барабанил пальцами по столу и покачивал головой. На вид ему было за семьдесят. Рогов заметил, что ростом он был мал, телом довольно сух и с виду слаб.

— Ты, Василий, иди, — сказал наконец старик. — Орлов своих забери. Мне Андрона хватит. — (В углу, на лавке, сидел еще один крупный, толстый мужик, но лица его Рогов не видел.) — Потолкуем с новым, какой такой дед.

Василий усмехнулся и вышел. За ним протопали двое, только что державшие Рогова. Двое других из группы, видимо, ждали снаружи. Роговский рюкзак лежал на столе, уже распотрошенный; жалкие его внутренности ни у кого интереса не вызвали.

— Помяли они тебя? — ровным голосом спросил старик, когда дверь закрылась. Сесть он не предложил, да и не на что было — всей мебели в комнате была андроновская лавка, стул и стариково кресло. Очевидно, сидя со стариком не разговаривали. Он был тут главный, столь главный, что старшинство Василия над своими было иллюзорно по сравнению со стариковским старшинством над всеми.

— Не очень, — честно ответил Рогов.

— Зла не держи, им положено. Это охрана наша, — не меняя тона, блекло сказал главный. — Говори, чего тебе надо.

Вместо ответа Рогов достал зеркальце и показал старику. Тот протянул руку, взял его и повертел. Рогову показалось, что на лице его мелькнула та же растерянность, что и в первый момент: надо было как-то отреагировать, но он не совсем понимал как. Наконец он кивнул, как и Василий на поляне, и вернул зеркальце.

— А все-таки кто тебе сказал? — спросил он, по-прежнему не меняя голоса, так что Рогов так и не понял, поведал ему о чем-то кретовский пароль или нет.

— Мне о вашем поселении рассказал один человек, который был тут в сорок восьмом, — решил прямо признаться Рогов. — Я думаю, что здесь был и мой дед. И вообще я хотел… посмотреть, если это можно.

— Померещилось твоему человеку, — сказал главный. — В сорок восьмом тут одни волки бродили. Он волка встретил, ему и показалось со страху. Что за человек?

— Геолог.

— Геологам и не то кажется. Что смотреть хочешь?

Рогов не нашелся, что ответить. Он и себе не отвечал, чего тут ищет, настолько ясно было ему самому, что он ищет в Чистом какой-то другой жизни; но как было это объяснить человеку, живущему этой самой другой жизнью, он не представлял.

— Дуют четыре ветра, волнуются семь морей, — продекламировал он, решив выкладывать все. — Все неизменно в мире, кроме души моей.

Старик приподнял бровь, но ничего похожего на узнавание Рогов не заметил на его белом лице.

— Говоришь ты складно, а закона не знаешь, — сказал он наконец. — На будущее запомни: когда со мной говорят, стоят смирно. Ну да с тебя три дня спросу не будет: живи, смотри. Если за эти три дня поймешь закон — будешь жить, не поймешь — пеняй на себя. Три дня у нас человек присматривается, грехи за ним записывают, но не наказывают. На четвертый все, в чем ты грешен, тебе припомнится — будут наказывать наравне со всеми. Андрон, — старик обернулся к толстяку на лавке, — запиши за ним: не стоял смирно. — Он вновь оборотился к Рогову: — Как зовут тебя?

— Вячеслав.

— Андрон, запиши за ним: неполный ответ. Надо говорить: «Меня зовут Вячеслав» — или: «Мое имя Вячеслав», — как тебе больше нравится, но отвечают мне полно. Меня зовут Константин, и я здесь за старшего. Выше меня только закон, и закона я слушаюсь, как все. Спросить ни о чем не хочешь?

— А закон… где-то можно ознакомиться с законом? — спросил Рогов, не желая больше делать ошибок.

— Андрон, — повернулся Константин в темный угол, где ворочался толстяк, что-то записывая в смутно белевшую амбарную книгу. — Запиши ему второй неправильный ответ. Ты мне не ответил; я спросил: «Спросить ни о чем не хочешь?» Надо отвечать: «Хочу», или: «Я хочу», или: «Да, я хочу», или: «Я хочу спросить», — как тебе нравится. Тогда я говорю: спрашивай. Тогда ты спрашиваешь. Ты спросил неправильно и нарушил закон. Тем не менее я тебе отвечу: закон можно понять или не понять. Он слишком велик, чтобы его можно было записать. Записывают не законы, а их приложения к разным случаям. Мы не можем предусмотреть все случаи, поэтому не записываем закон. Если ты его поймешь, будешь жить. Еще о чем-то спросить хочешь?